Стена памяти в Коммунарке. Фото Влада Докшина («Новая газета»)

Председатель правления Международного Мемориала Ян Рачинский:

27 октября 2018 года на бывшем спецобъекте НКВД «Коммунарка» была открыта Стена Памяти.

В период со 2 сентября 1937 года по 24 ноября 1941 года на территории «Коммунарки» были захоронены 6609 человек. Все эти имена, выявленные по расстрельным актам в Центральном архиве ФСБ, помещены ныне на Стену Памяти.

Этого события десятилетиями ждали многие сотни (возможно, тысячи) детей казненных – к сожалению, многие не дожили до возможности положить цветы или поставить свечи рядом с именами своих близких, судьба которых была неизвестна в течение долгих десятилетий.

Практически сразу после открытия Стены Памяти разгорелась дискуссия, вызванная тем, что на Стене Памяти в Коммунарке, так же как и в Саду Памяти на Бутовском полигоне, перечислены имена ВСЕХ захороненных здесь людей, независимо от наличия или отсутствия реабилитации.

Сад Памяти в Бутово не вызвал такой полемики – может быть, потому, что среди захороненных там не было столь знаковых фигур, как захороненный в Коммунарке Генрих Ягода.

Широкое и открытое обсуждение трагических страниц нашего прошлого необходимо – поэтому сам факт начала дискуссии можно только приветствовать. К сожалению, подчас обсуждение достаточно сложного существа вопроса подменяется осуждением и обличением – вплоть до обвинений в адрес «Мемориала» и Музея истории ГУЛАГа в попытке реабилитировать палачей. Хочется надеяться, что резкость таких высказываний вызвана искренними чувствами и недостаточным знанием проблематики. А может быть, острота полемики связана и со слишком прямолинейным восприятием метафоры из фильма Абуладзе.

Поскольку я на протяжении многих лет в той или иной степени был связан с проблемами Коммунарки, попытаюсь объяснить принятое решение – на мой взгляд, единственно возможное.

С самого начала, с тех пор как стало известно о существовании захоронения в Коммунарке, у многих детей и внуков захороненных там людей появилось вполне естественное желание – увидеть имя своего казненного родственника написанным здесь, на Коммунарке, где он захоронен. Возникла инициативная группа родственников (в нее входили А. П. Сахаров, М. Д. Андрющенко, В. Е. Тольский, Н. С. Тачко и многие другие), пытавшаяся добиться содействия от государства.

После 20 лет бесплодных усилий (несмотря на то, что в какой-то момент В. М. Платонов, бывший тогда председателем Мосгордумы, объявил себя попечителем Коммунарки) родственники казненных решили полагаться на свои силы, обратились к общественности, собрали деньги (при поддержке «Новой газеты») и установили общий памятник жертвам политических репрессий – без перечня имен. К этому времени уже были установлены два групповых памятника с указанием имен – членам правительства Монголии (от правительства Монголии) и якутам (от руководства Якутии), а также индивидуальный памятник первому прокурору Москвы и Московской области (от прокуратуры).

Некоторые из детей, потеряв надежду дождаться чего-то от государства, стали сами устанавливать на территории спецобъекта таблички наподобие могильных или прикреплять к деревьям листы бумаги с информацией о казненных.

Но в целом задача обозначения имен оставалась актуальной. Несколько проектов, разработанных инициативной группой родственников в расчете на участие государства, требовали весьма существенных средств.

Проект, который теперь реализован, был предложен Петром Пастернаком в 2014 году. Этот проект очень органично вписывался в окружающую реальность и потому понравился всем, кто участвовал в обсуждениях. К тому же он и не требовал гигантских ресурсов для осуществления. Средства для реализации выделил Фонд «Увековечения памяти жертв политических репрессий». Необходимые для памятника деревянные опоры нестандартного сечения бесплатно предоставила вологодская группа компаний «Северная изба».

Довольно много времени заняли разные согласования; параллельно шло обсуждение возможных принципов формирования списка на Стене Памяти. Этих обсуждений было немало, в них участвовали представители РПЦ, «Мемориала», инициативной группы родственников, Музея истории ГУЛАГа, московской межведомственной комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий, независимые эксперты. В конечном итоге была выработана единая позиция всех участников, что эта стена – надгробие на общей могиле. Это не канонизация и не реабилитация. Поэтому в Коммунарке (как и в Бутово) на стене обозначены все имена, независимо от наличия или отсутствия реабилитации. Это все люди, которые лежат здесь. Это не оценка, а констатация.

Разумеется, все участники обсуждения понимали, что это решение будет воспринято неоднозначно – поскольку и принято было после долгих споров.

Но другие варианты были гораздо хуже.

Для многочисленных конспирологов сразу сообщу, что государство не имело никакого отношения – ни финансового, ни содержательного – ни к Саду Памяти в Бутово, ни к Стене Памяти в Коммунарке. Судя по имеющемуся опыту в сходных сюжетах, государство предпочло бы, чтобы упоминались только имена реабилитированных. Мы этот вариант сочли неудовлетворительным.

Все мы исходили из того, что сооружение Стены Памяти нельзя откладывать, поскольку ее много лет ждут дети расстрелянных (и многие так и не дождались). В то же время, хотя мы изучили расстрельные акты в Центральном архиве ФСБ и составили полный список захороненных в Коммунарке (6609 имен), но про две тысячи из них мы знали только имена и даты расстрела – у нас не было информации, кто они и реабилитированы ли. В годы перестройки в КГБ была создана группа реабилитации, которая просматривала дела и составляла биографические справки на реабилитированных, но в середине 1990-х она прекратила работу. Попытки получения недостающих сведений отодвинули бы все на неопределенный срок – так как доступ к делам до сих пор затруднен.

Сама эта неполнота информации могла бы стать серьезным аргументом в пользу единого списка – поскольку эти имена нельзя ни исключить (тем более что у части из них наверняка есть родственники и даже справки о реабилитации), ни отнести к жертвам или палачам (в терминологии, используемой в завязавшейся дискуссии). Но в наших обсуждениях этот аргумент был сугубо второстепенным.

Первое решение – что должны быть названы все имена – было принято исходя из очевидного на наш взгляд положения, что каждый имеет право на могилу. Это советская власть пыталась воевать с мертвыми, хороня тела казненных в потаенных местах, а подчас и уничтожая затем места захоронений. Вряд ли эта практика заслуживает подражания.

Оставался второй, гораздо более сложный и противоречивый вопрос: давать единый список или делить, и если делить – то по какому принципу.

Всерьез и долго обсуждался, конечно, только один вариант деления – на жертв и палачей.

Почему от него отказались?

Не потому, что «все тут жертвы» – хотя и это в известной мере справедливо: из захороненных здесь лишь единицы были осуждены с соблюдением формальных требований права, и вряд ли хоть у одного из расстрелянных был адвокат.

Не потому, что в нашей истории зачастую нелегко отличить жертву от палача, хотя и это правда: бывший заключенный подчас превращался в палача, а палач становился жертвой. История Холокоста устроена проще – там жертвы и палачи не менялись местами.

Неразрешимая проблема – в том, что такое разделение невозможно осуществить здесь и сейчас, даже если забыть про две тысячи имен, которые мы просто не можем отнести ни к одной из категорий.

Как славно было бы, если бы можно было все свести к формальности – наличию или отсутствию реабилитации. Увы, и этот критерий не может быть принят.

Да, в ходе реабилитации, начавшейся после смерти Сталина, большинству чекистов, входивших в состав троек эпохи Большого террора, отказывали в реабилитации. Но при этом были реабилитированы все секретари обкомов, входившие в эти же тройки и зачастую проявлявшие не меньшее рвение. Из тридцати захороненных в Коммунарке секретарей обкомов, крайкомов и рескомов в состав троек входили шестнадцать – некоторые, правда, только пару месяцев. Не припомню и случая, когда в реабилитации отказали бы прокурору, входившему в тройку. Участие же в коллективизации, в том числе и в тройках ОГПУ, и вовсе не было препятствием для реабилитации.

Есть и другая сторона вопроса – всем, кто боролся против советской власти, в реабилитации отказывали и отказывают до сих пор, если вооруженная борьба была хотя бы в планах. Увы, Закон о реабилитации принимался еще при советской власти и потому – несмотря на героические усилия его авторов – оказался в известной мере ущербным. Осуждая в преамбуле преступления советской власти, закон фактически реабилитирует только тех, кто перед этой преступной властью ни в чем не виноват.

Если бы мы имели свободный доступ к архивам, то теоретически можно было бы пытаться изобрести другой формальный критерий – например, участники начавшейся дискуссии предлагают считать палачами тех, кто подписывал документы «об аресте, расстреле и приведении в исполнение приговоров». Не бесспорно, что подписание документа об аресте надо считать преступлением. Но это мелочь. Важнее другое – из-за недоступности архивов мы не знаем даже полного списка людей, входивших в тройки 1937–38 гг., про внесудебные органы более раннего времени и говорить нечего. Да и многие из несомненных преступников не подписывали документов ни об аресте, ни о расстреле, ни о приведении в исполнение. Например, следователи, фальсифицировавшие дела и пытавшие арестованных, – их подписи только на протоколах допросов и на обвинительном заключении. Этого списка у нас еще долго не будет, даже если архивы откроются, как на Украине, – он может появиться только в результате проработки как минимум всего корпуса архивно-следственных дел.

Вряд ли возможно всерьез рассматривать предложение по мере появления информации переносить имена из одного списка в другой – это все-таки не кубики переставлять.

Но есть и другие аспекты, которые необходимо учитывать. Например, остается вопрос о том, как (где) провести границу. Считать ли палачами тех, кто на разных собраниях изобличал коллег в связях с «врагами народа»? Эти выступления часто становились если не причиной, то поводом для ареста. Считать ли палачами тех, кто выступал в печати с погромными статьями и требованиями арестов и расстрелов? Куда отнести Бухарина с его известной формулой, что «пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи»?

Дело не в Бухарине, а в том, что любая неформальная граница будет оспариваться именно как неформальная (не основанная на строгом критерии), а любая формальная – как формальная и не учитывающая всех обстоятельств.

И уже за рамками рассказа о принятии решения – еще два момента, которые мне представляются существенными.

Создание двух списков означало бы, что родственники, приезжающие на традиционные поминальные церемонии, будут расходиться к разным спискам. Вряд ли это способствовало бы осмыслению трагедии. Не думаю, что детям казненных именно на могилах надо напоминать, что их отцы не реабилитированы, или объяснять, что они реабилитированы незаслуженно. Это точно не даст ничего хорошего. Оценку деятельности уместнее давать в других местах. Попытка наказать покойников, поставив их в угол, выглядит несерьезно. Имя на могиле не является оценкой – ни позитивной, ни негативной. Другое дело, когда имена заведомых палачей появляются в публичном пространстве – как улицы Менжинского и Атарбекова, как комбинат имени Микояна, как бюст Дзержинского на Петровке, как бюст Сталина, установленный военно-историческим обществом в Петроверигском переулке.

И последнее.

С того самого знаменитого постановления «О преодолении культа личности и его последствий» государственный террор именовался «нарушениями социалистической законности», а ответственность возлагалась отчасти на Сталина, а главным образом на органы госбезопасности, якобы вышедшие из-под контроля партии. Так вот пора уже отчетливо сказать, что тот же Ягода не совершал никаких «нарушений социалистической законности» – он был воплощением большевистской «законности» и никогда и ни разу против указаний партии не пошел. То же самое можно сказать и о прочих руководителях ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ. Выделение палачей в отдельный список, так же как и исключение их из этого списка, на мой взгляд, возобновляло бы советскую трактовку государственного террора. Сводить все к деятельности палачей – значит упрощать и выхолащивать проблему. Да, конечно, выполнявшие преступные приказы были преступниками, но в первую очередь преступным было само государство, устроившее эту кровавую вакханалию. А пока преступления против человечности называют «нарушениями социалистической законности» или «превышением должностных полномочий». И это главная проблема.